Маккиндера чрезвычайно беспокоила недостаточно надежная база могущества Великобритании, столкнувшейся с соперничеством государств-континентов. Ратцель и Хаусхофер были выразителями претензий Германии на то место в мире, которого она, по её мнению, заслуживала.

В этой связи следует указать, что проблематика Франции была совершенно иной.

В 1848 году, во время “весны народов”, революционное правительство, свергнувшее Луи-Филиппа, сделало всё возможное, чтобы показать Европе, что оно не намерено поднять факел 1792 года и начать новый крестовый поход во имя Революции. С 1848 по 1870 год Наполеон III выступал в защиту права народов свободно распоряжаться своей судьбой, но в 1870-1871 годах Франция получила жестокий урок: под руководством “железного канцлера” Бисмарка Германия “свободно распорядилась своей судьбой”, т.е. объединилась в войне против Франции.

С 1871 по 1945 год цели французской внешней политики сводились к одному: как оказать сопротивление Германии, имевшей значительный перевес в численности населения, промышленном потенциале и военной силе? Ответ был достаточно определённый: Франция больше не способна самостоятельно защищать свою территорию, если она намеревается противостоять Германии, она должна это делать с помощью союзников.

В течение всего этого периода Франция держалась начеку. Геополитика Франции в Европе сводилась к трём тезисам: привлечь и удержать в качестве союзника Великобританию, которая больше озабочена положением на морях и океанах; располагать союзниками, находящимися в тылу Германии, которые могли бы в случае вооружённого конфликта навязать ей войну на два фронта; постараться максимально ослабить Германию, как только возникнут для этого благоприятные обстоятельства (как это было в 1918 и 1945 годах).

Иначе говоря, для Франции в то время речь шла о выживании.

Однако после революции французская внешняя политика постоянно мечется между идеологией и геополитикой. Наполеон III, усвоивший революционную фразеологию, в конце концов попал в ловушку и был побеждён немцами и итальянцами, начавшими войну против Франции под её собственными лозунгами. В период III Республики Франция, потерпевшая сокрушительное поражение в 1870 году и подверженная изоляции с 1870 по 1893-1894 годы, не могла себе позволить роскошь идеологических амбиций. Ей были жизненно необходимы союзники, и царская Россия, символ и олицетворение самого жестокого произвола, оказалась идеальным союзником, находящимся в тылу Германии.

Поскольку Германия не была отягощена уже существующей империей, то при кайзере Вильгельме II, а затем при Гитлере она позволила себе заняться геополитической рационализацией, плодами которой стали Mitteleuropa во время войны 1914-1918 годов и Восточная континентальная империя в эпоху нацизма.

Вторая колониальная империя Франции (XIX век и начало XX века) была порождением обстоятельств. Завоевание Алжира было начато Карлом Х накануне своего падения. Во время II Империи индокитайская авантюра началась с инициативы кучки миссионеров, торговцев и морских офицеров. Наконец, великая экспансия в Тунисе, в Марокко и в тропической Африке была предпринята в качестве компенсации за национальное унижение, вызванное потерей Эльзаса и Лотарингии в 1871 году.

В чём состоит геополитический смысл построения столь разнородной конструкции, элементы которой располагаются на всех континентах, от Антильских островов до Таити и от Алжира до Сайгона?

Наполеон III, любивший помечтать, был автором идеи франко-арабской империи. III Республика, сохранившая – хотя бы на словах – верность Французской революции, попыталась применить к империи якобинскую логику: культурные и национальные различия народов должны раствориться в общем горниле с тем, чтобы у жителей индокитайских и африканских деревень были бы одни и те же гальские предки.

Однако Франция XIX века также не избежала влияния своего времени. Как отмечает Доминик Лёжён в книге Географические общества во Франции и колониальная экспансия в XIX веке (Dominique Lejeune, 1993), во Франции (и в других странах) резко возросло количество географических обществ, что несколько ослабило всеобщее безразличие французов к этой дисциплине. В 1890 году эти кружки насчитывали около 19.000 членов, что способствовало культивированию колониальных амбиций во французском обществе. В этом же направлении действовала республиканская система народного образования и её карты мира, на которых розовым цветом обозначались французские владения.

Французская империя сыграла важную геополитическую роль во второй мировой войне, т.е. незадолго до своего распада. С 1940 по 1944-45 годы империя была одновременно предметом спора между вишистским режимом и де Голлем, поскольку каждый рассматривал её как источник сил и как средство собственной легитимизации, а также между Францией и другими участниками войны (Германией, Италией, Японией, Великобританией, США и даже СССР), считавшими, что после поражения в 1940 году Франция утратила свои права на заморские владения.

Эта проблематика Франции должна была бы вызвать осознанный геополитический шаг, направленный на решение следующей проблемы: может ли оставаться колониальной державой страна, которая оказалась неспособной самостоятельно защищать свою территорию? Однако такое исследование не было проведено. В этом плане проявилась другая специфика Франции: взаимоотношения между её учёными и политиками.

После знакомства с трудами Мэхэна, Маккиндера, Ратцеля и Хаусхофера создаётся впечатление, что специалисты по геополитике, изучающие соотношение между мощью и пространством, призваны указывать политикам “правильные”ориентиры в их практической деятельности. Это определение вновь ставит один из старейших вопросов политической философии: может ли и должен ли учёный быть советником правителя? С одной стороны, направляя деятельность политика, учёный выходит за рамки чистой науки, участвует в осуществлении своих идей, способствует преобразованию действительности. С другой стороны, пытаясь реализовать плоды своих размышлений, учёный невольно искажает их, приспосабливает к конкретным условиям действительности, предаёт самого себя. В этом плане трагический путь Хаусхофера иллюстрирует страшную опасность, подстерегающую учёного, решившего стать советником правителя, ибо последний слышит только те высказывания, которые отвечают его собственным мыслям.

В позитивистской Европе второй половины XIX века учёный представлял собой мифическую фигуру, а его наука считалась бесспорной истиной. Это относилось и к географии. Однако преклонения перед наукой имело разные последствия во Франции и Германии. Это различие можно хорошо проследить на примере Элизе Реклю и Поля Видаль де Ла Бланша.

Элизе Реклю родился в семье кальвинистов и придерживался твёрдых республиканских убеждений. После государственного переворота, совершённого будущим Наполеоном III, Реклю эмигрировал из Франции и объехал всю Европу и Америку. В тридцать девять лет он опубликовал свою первую книгу по физической географии под названием Земля, которая сразу же вызвала большой интерес в обществе.

После этого Реклю вёл в каком-то смысле двойную жизнь. С одной стороны, он активно участвовал в деятельности анархистов. После разгрома Парижской коммуны он был приговорён к ссылке в Новую Каледонию (ноябрь 1871 года), но затем, благодаря вмешательству английских и американских учёных, ссылка была заменена 10 годами изгнания из страны. Элизе Реклю уезжает в Швейцарию, но не перестаёт путешествовать. Параллельно со своей революционной деятельностью он никогда не прекращал главное дело своей жизни: подготовку Новой всемирной географии, составившей 19 томов, 17.873 страницы и 4.290 карт. Эта работа продолжалась с 1872 по 1895 год. Реклю писал чрезвычайно живо и интересно, для него научная работа была средством познать человека во всём многообразии его проявлений. Очевидно, поэтому свой второй большой труд он назвал Человек и Земля (социальная география). Большая часть этой книги была опубликована уже после его смерти.

б) Современное произведение

Как подчёркивает Ив Лакост, который считает Реклю интеллектуальным отцом французской геополитики, “география [по мнению Реклю] является ничем иным, как историей в пространстве, тогда как история представляет собой географию во времени [...] География не является чем-то застывшим, неподвижным, она изменяется ежедневно, ежеминутно под влиянием человека”.

Можно говорить о тройном вкладе Элизе Реклю в науку.

– Повышенное внимание к деятельности человека, являющейся одновременно причиной и прогресса, и регресса. Предсказывая по примеру Маркса трагедии XX века, Элизе Реклю видел Землю в водовороте мощного исторического движения:

Эта цитата великолепна. Элизе Реклю показывает, что человечество пришло к осознанию своей общности, но это оказалось связанным с обострением конфликтов и противоречий. За материальными проблемами учёный увидел, может быть, главное: моральный аспект, вернее, различное восприятие людьми происходящих вокруг них изменений. География Элизе Реклю чрезвычайно человечна.

– Анализ конфликтов в связи с тремя важнейшими, по мнению Реклю, темами: “классовая борьба, поиски равновесия и главенствующая роль личности”. Элизе Реклю описывает золотой век империализма (конец XIX и начало XX века), когда завершался колониальный раздел. Он осветил ряд ключевых проблем своей эпохи: динамику капитализма, постоянно стремящегося к захвату новых рынков; упадок английской промышленности; подъём Соединённых Штатов и России.

Элизе Реклю нельзя отнести к какой-либо категории учёных. Его труды по географии не вписываются в строго научные рамки исследований, авторы которых считают человека и человеческие страсти всего лишь факторами, недостойными внимания академической науки. Как геополитик Реклю не мог бы быть советником правителя не только в силу своих анархистских убеждений, но и из-за своей философии, т.е. он не считал человека всего лишь марионеткой в руках Власти и Истории.

а) Поссибилизм

Большой почитатель немецких географов, в частности, Ратцеля, Видаль де Ла Бланш выступал за строгую научность географии. “Задача географии заключается в том, чтобы выяснить, каким образом физические и биологические законы, управляющие миром, сочетаются и изменяются на различных участках поверхности Земли”, указывал он в 1913 г. В то же время, будучи пртивником догматизма, Видаль де Ла Бланш категорически отвергал детерминизм Ратцеля. Последний в своей книге Земля и эволюция человека (1922) квалифицировал подход французского учёного как “поссибилистский”. “Любое пространство (долина, гора, река...; сельская местность, город...) содержит в себе множество виртуальностей (так например, река может быть границей, путём сообщения или местом торговли...); только человек может материализовать некоторые из этих возможностей. Географическое бытие местности отнюдь не предопределено природой раз и навсегда... Оно является производным от деятельности человека и придаёт единство материалам, которые сами по себе такого единства не имеют”.

В отличие от Ратцеля, Видаль де Ла Бланш не пытается создавать сложные теоретические конструкции. Он пишет, анализирует, исследует модели. Так, понятие “образ жизни”, широко распространённое во французской географии первой половины XX века, способствовало тому, что основное внимание уделялось микро-географии: небольшое пространство (деревня, город, регион) рассматривалось в отрыве от внешнего мира и от многочисленных мировых потоков, тогда как более значительные пространства (государства, континенты и субконтиненты) считались искусственными образованиями, которые можно разложить на множество более мелких единиц.

б) Восточная Франция – Лотарингия и Эльзас

В 1917 году Видаль де Ла Бланш опубликовал книгу Восточная Франция – Лотарингия и Эльзас. Первая мировая война была в разгаре. Соединённые Штаты вступили в неё на стороне союзных держав (Франции, Великобритании...), и было очевидно, что силы американцев стали решающим фактором победы над центральными империями. Франция, чьи “бородачи” ужасно страдали в траншеях, не могла не думать о главной цели своей вооруженной борьбы против Германии: присоединении Эльзаса и Лотарингии, аннексированных немцами в 1871 году. Было очень важно, чтобы Соединённые Штаты Америки и их президент Вудро Вильсон поняли огромное значение этой цели для судеб Франции.

Книга Поля Видаль де Ла Бланша призвана была показать, почему Эльзас и Лотарингия остаются французскими территориями, несмотря на их германскую культуру и историю. Автор указывал, в частности, что в 1789 году население этих провинций подтвердило свою принадлежность к Франции и с энтузиазмом восприняло идеалы Французской революции, в том числе принцип самоопределения народов. Можно ли считать книгу Восточная Франция чисто научным произведением? Или это произведение патриота, осознавшего, что в таком тяжёлом испытании, каким была Великая война, наука не имела иных задач, кроме служения интересам Родины?

Но может ли география остваться нейтральной и изрекать приемлемые для всех истины, если она оказывается втянутой в международные конфликты?

Трудно сказать, излагает ли Хаусхофер в данной цитате реальные факты или же он приписывает Андре Шерадаму то влияние , которое сам Хаусхофер хотел бы оказывать на немецких политиков. Во всяком случае, предположения Хаусхофера весьма сомнительны: политические деятели (в данном случае – французские) обычно мало прислушиваются к советам, содержащимся в книгах профессоров.

В работе мирной конференции 1919 года, которая подвела итоги первой мировой войны, приняли участие и географы (в качестве экспертов делегаций). Действительно, как же перекраивать карту без их просвщённого мнения? Например, Жорж Клемансо, “Тигр” и “Победитель”, пользовался услугами видных географов: Эммануэля де Мартона (Emmanuel de Martonne, 1873-1955), специалиста по физической географии и великолепного знатока Центральной Европы, зятя Поля Видаль де Ла Бланша, и уже упоминавшегося Жака Анселя... Но означает ли это, что учёные участвовали в процессе принятия решений?

Мирные переговоры, которые проводятся после вооруженных конфликтов, повлекших смерть миллионов людей и оставивших страшные следы в памяти людей, становятся ареной столкновения противоречивых интересов, требований и амбиций. Географы выступают только как эксперты, высказывающие свою точку зрения, которая учитывается или не учитывается политиками, ведущими свою собственную игру. Что же касается разрушения Австрии (спровоцированного, по мнению Хаусхофера, книгой Андре Шерадама), то оно продолжает оставаться, вплоть до наших дней, предметом оживлённых дискуссий историков: как и почему погибла империя, просуществовавшая несколько веков? Одной из наиболее распространённых гипотез на этот счёт является следующая: империя была разрушена в результате дьявольских секретных манёвров, предпринятых кучкой заговорщиков (в случае с австро-венгерской империей злодеями оказались франкмасоны, которые смертельно ненавидели католическую монархию Габсбургов). Выводы Хаусхофера недалеко ушли от этого предположения. Но можно ли объяснить такое колоссальное событие, как распад империи, рассуждениями, напоминающими сюжет книги Алексадра Дюма Джузеппе Бальзама, главный герой которой (он же граф Калиостро) задумал и осуществил французскую революцию? Не погибла ли австро-венгерская империя потому, что она принадлежала к ушедшей исторической эпохе, когда национально-освободительные движения ещё не подвергали сомнению легитимность монархии?

Шарль де Голль (1890-1970) не был учёным в общепринятом смысле этого слова, он был политиком. Да и можно ли считать геополитиком человека, который хотя и размышляет об отношениях между пространством и политикой, но подчиняет свои мысли и свои действия заранее намеченной цели?

Время и пространство всегда рядом, они напоминают людям, что они смертны, а их творения, в том числе и нации, недолговечны.

“Потому что Франция не одинока. Она не одна. За ней стоит обширная империя. Она может объединить свои усилия с Британской империей, контролирующей морские просторы и продолжающей борьбу. Как и Англия, Франция может в полной мере использовать промышленный потенциал Соединённых Штатов. Эта война не ограничивается территорией нашей многострадальной страны. Проигранная битва за Францию ещё не означает окончательное поражение в этой войне. Это мировая война [...]. Потерпев поражение сегодня в столкновении с механической силой, мы сможем победить в будущем, если мы будем располагать более значительной механической силой. От этого зависят судьбы мира”.

На всём протяжении 60-х годов де Голль, вернувшийся к активной политической деятельности в 1958 году, действовал как талантливый геополитик, несмотря на то, что международная обстановка была чрезвычайно идеологизирована: это было время, отмеченное как противостоянием Востока и Запада, так и напряжённостью в отношениях между Западом и третьим миром. Так например, де Голль считал, что коммунистическое братство не сможет устоять под тяжестью геополитических реалий: разрыв китайско-советских отношений был в порядке вещей, поскольку русский гигант не мог терпеть присутствие на своём фланге мощного объединённого Китая. Точно так же он считал, что вмешательство США в войну во Вьетнаме было обречено на провал: ведя крестовый поход против коммунизма, Америка не учитывала, что своими действиями она мобилизовала против себя непримиримый вьетнамский национализм, доведённый до крайности под влиянием фанатичного марксизма-ленинизма.

Де Голль являл собой полную противоположность теоретику. Тем не менее, он сумел стать выразителем взглядов французской геополитики, пытаясь сочетать два обычно противоположных элемента: с одной стороны, приверженность географическому и историческому реализму, выраженному в своё время Наполеоном словами “Каждое государство проводит ту политику, которую ему диктует география...”, а с другой стороны, убеждение в том, что как великая держава Франция должна защищать определённые принципы, в частности, право народов на независимое развитие.