Общность, общество, орден
Ф. Тённис в 1887 г. выделил две категории социальных объединений – общность (Gemeinschaft) и общество (Gesellschafl). Согласно его представлениям, речь здесь должна идти не столько о конкретной объективной классификации, сколько о нормативных понятиях, идеальных типах. Это различение содержало также и [c.175] некоторое ценностное суждение: общность по сравнению с обществом, по мысли Тенниса, представляет собой высший способ ассоциации. Влияние этой концепции позже обнаружилось в идеологии национал-социализма. Оставляя в стороне метафизический романтизм и перенося концепцию Тённиса в область чисто научных фактов, можно извлечь из его идей интересную классификацию социальных объединений. Будучи весьма общей, она тем не менее позволяет пролить свет на природу связей солидарности внутри партий, особенно если дополнить ее третьей категорией ассоциаций, как это сделал в 1922 г. Шмаленбах, обозначив этот дополнительный тип термином Bund, что мы переведем по-французски термином “орден” (в том смысле, как он употребляется в выражениях: религиозный орден, Мальтийский орден, etc.).
Общность характеризуется двумя сущностными чертами. Это прежде всего социальная ассоциация, основанная на близости, соседстве (на солидарности по сходству, как сказал бы Дюркгейм). Речь может идти о близости географической: село, коммуна, приход, нация. Это может быть и близость психологическая или кровнородственная (особенно настойчиво Теннис подчеркивает общность крови) – наилучшим примером служит здесь семья. Наконец, речь может идти о близости духовной, своего рода единокровности умов, по которой находят близких и себе подобных: дружба, по Тённису, почти укладывается в понятие общности. Она выходит за его пределы постольку, поскольку в ней присутствует момент “избирательного родства”, связанный со свободой выбора, тогда как общность – социальное объединение естественное, спонтанное, предшествующее индивиду; такова ее вторая сущностная характеристика. Общность не создают – ее обнаруживают, открывают. В общность, строго говоря, не вступают – в ней оказываются автоматически, хотят того или нет. С общностью связаны родовыми узами, избегнуть ее невозможно. Индивид естественно принадлежит к своей семье, своей деревне, своей родине, своей расе – и принадлежность эта природная, непроизвольная.
Общество характеризуется чертами прямо противоположными. Оно представляет
собой сознательное социальное объединение, основанное на договоре и вступлении
членов. В него входят свободно, по собственной воле – но могут и не входить.
Общество – продукт целиком и полностью искусственный – в природе, естественным [c.176] образом оно не существует. Его создают,
ибо видят в этом определенный интерес. Общество основано не на соседстве,
близости или кровном родстве – оно основано на интересе. Принадлежность к
ассоциации связана в данном случае с выгодами, которые отсюда можно извлечь. Но
в данном случае понятие интереса нужно понимать широко и многосторонне. Он,
очевидно, включает интересы материальные, которые служат основанием торговых
товариществ, профсоюзов, страховых обществ, ассоциаций солидарности; это также
интересы интеллектуальные, которые оказываются источником создания научных
ассоциаций, литературных или философских кружков, академий, художественных
объединений; или интересы нравственные, вызывающие к жизни благотворительные
объединения, общества трезвости, ассоциации взаимной помощи. Он охватывает и
потребности, которые можно было бы назвать “интересами досуга”: они порождают
различные сообщества, помогающие индивидам развлечь – в паскалевском смысле
(-лова – то есть раскрыть себя, причем развлечения эти предполагают чаще всего
коллективные формы: спортивные клубы, кружки для игры в бридж, общества игры в
мяч, любителей рыбной ловли, ассоциации туристов, любительские театры, союзы
биллиардистов, скаутов, etc. Наконец, сюда должны быть также включены и
интересы, которые можно было бы назвать эмоциональными, если бы все это не было
столь близко: люди скучают в одиночестве, испытывают потребность в общении; им
нравится встречаться, удовлетворяя тем самым свое тщеславие (ведь в группе
можно обратить на себя внимание, блистать, покорять – а то и эпатировать –
публику, etc.) или жажду деятельности (если верно, что действие – источник
наслаждения, как утверждал Платон). Сколько феминистских обществ, особенно тех,
что собирают дам респектабельного возраста, столь распространенных в
англосаксонских странах и еще более – в Америке, не имеют ровно никакого
другого основания! К тому же различные виды интересов обычно переплетаются
между гобой, так что одни маскируют или замещают другие. Так, многие
благотворительные организации фактически созданы для того, чтобы показываться
на людях и получать удовольствие от публичного общения. Варианты здесь весьма
многочисленны, но само понятие сообщества остается достаточно определенным. [c.177]
Орден, описанный Шмаленбахом, занимает промежуточную позицию между общностью и обществом. Как и общество, орден основан на волевой, сознательной принадлежности: это не продукт естественной, стихийной эволюции, а результат целенаправленного человеческого деяния. Однако приобщение к ордену имеет совсем другой характер, чем вступление в сообщество. Следовало бы, строго говоря, различать вступление и ангажирование (франц.: engagement – добровольное обязательство, договор; добровольное вступление. – Прим. перев.). Первое представляет собой принадлежность куда менее прочную, чем второе. Ангажирование – вступление тотальное, это ориентация всей жизни. Вступление – принадлежность ограниченная, охватывающая лишь часть деятельности вступившего, оно не связано с его глубинным “я”, его интимным бытием. Иначе говоря, вступление – специализированная связь, ангажирование – тоталитарная. К этому нужно добавить, что ангажирование не ощущается индивидом как акт полностью произвольный: тот, кто ангажирован, всегда испытывает – в большей или меньшей степени – чувство внутренней необходимости, глубочайшей обязательности, долженствования. Здесь уместно напомнить понятия “призвание” или “обращение”, сущностно связанные со вступлением в орден или с переходом из одного в другой. Само собой разумеется, что орден – в отличие от сообщества и по сходству с общностью – основан не на интересе. Ангажирование в орден скорее имеет характер жертвоприношения, самоотречения, того самого “вхождения тесными вратами”, о котором говорит Евангелие. В основе ордена лежит глубокая потребность в единении, отрешении от личностного, растворении индивида в недрах группы, трансцендентной по отношению к нему. И тем не менее мы снова столкнемся здесь и со следами духовной единокровности, выступающей, по Тённису, одним из элементов общности, и с эмоциональным интересом, составляющим одно из оснований общества: но эти черты в ордене отличаются как интенсивностью, глубиной, объемом общения, так и тем чувством трансцендентности, которое испытывают при этом все его члены. Кроме того жизни ордена внутренне присуще напряжение, энтузиазм, бурлящий ритм: если сравнить его с “холодным” обществом, то можно подчеркнуть некий особый внутренний “жар” ордена. Зарождающаяся вера, монашеский [c.178] орден, брак по любви – к таким примерам прибегает Шмаленбах и его последователи, говоря об ордене.
Уместно задаться вопросом: представляет ли орден какую-то третью разновидность социальных ассоциаций, противостоящую обществу и общности, или просто он отличается всего лишь некоторой особой интенсивностью черт, присущих и тому, и другому? Ведь описал же Франсуа Мориак в своих романах неистовые и трагические семьи-кланы, где общность оказывается весьма близкой к ордену. Точно так же чрезмерно экзальтированный патриотизм способен придать характер ордена нациям, племенам или сельским общинам на ранних стадиях их развития. И напротив, монашеские ордена и тоталитарные партии нередко являют нам примеры ордена-сообщества. Именно это имел в виду Шмаленбах, говоря о недолговечности ордена и законе естественной деградации, который им управляет: внутреннее напряжение постепенно падает, энтузиазм ослабевает. Орден как бы “охлаждается”, с тем чтобы однажды превратиться просто в общность или общество: как известно, религия умирает в церкви, а брак по любви – в рутине привычного общения… Здесь не место дискутировать по данному вопросу, нам достаточно констатировать, что орден вполне реален как явление, а само это понятие позволяет раскрыть природу такого интересующего нас феномена, как принадлежность (appartenance) к партии. Понятие ордена позволяет путем сопоставления проверить правомерность двух классификаций, ранее уже принятых нами: это, во-первых, деление партий на тоталитарные и специализированные, а во-вторых – противопоставление общности, сообщества и ордена. Что касается классификации партий, то можно утверждать: понятия ордена и тоталитарной организации почти полностью совпадают; все тоталитарные партии имеют характер ордена, и все партии, носящие характер ордена, суть тоталитарные. Только понятие ордена позволяет по-настоящему осмыслить структуру тоталитарных партий. А различие общности и общества в принципе обнаруживается именно в специализированных партиях, природу которых оно адекватно выражает. В то же время черты данного различия могут быть отмечены и в тоталитарных партиях: для юного русского, с детства воспитанного на коммунистической идеологии, партия – это общность; а для новообращенного в западных странах она будет скорее обществом. И здесь [c.179] мы снова возвращаемся к мысли о том, что понятие ордена, вероятно, больше выражает особую модальность, которая окрашивает и общность, и общество, нежели представляет самостоятельную, отличную от них категорию.
Если с учетом всего этого применить классификацию Тенниса–Шмаленбаха к осмыслению партий, можно констатировать комплексность связей причастности (participation). В любой партии сосуществуют все три типа социальных связей. Для некоторых членов партии, движимых традицией, классовым императивом, семейными, профессиональными или местными привычками, партия – это общность. Для тех, кого привлекли возможные материальные выгоды, моральный или идеалистический импульс либо склонность к политической деятельности, партия выступает как общество. И, наконец, для третьих, кого подталкивает энтузиазм, страсть и жажда общения, партия – это орден. К последней категории чаще всего принадлежит молодежь или интеллигенция. Но различные виды причастности вполне могут перекрещиваться и наслаиваться даже в пределах одного и того же индивидуального сознания. Нередко совмещаются традиция и интерес, то есть сплав общности и общества; точно так же в коммунистических партиях мы сталкиваемся с совпадением естественной причастности к партии в силу принадлежности к определенному социальному классу и тоталитарных пристрастий, то есть сплавом общности и ордена. А к свойственной ордену тоталитарной экзальтации порой примешиваются – сознательно или подспудно – тщеславие, потребность в самоутверждении, вкус к публичной деятельности, то есть эмоциональный и развлекательный интерес, который лежит в основе общества. Чтобы отнести партию к какой-либо из трех категорий (сообщество, общность, орден), придется исходить лишь из удельного веса в ней каждого из трех этих видов социальной связи. Партию, где преобладают связи социетарного типа, можно рассматривать как партию-сообщество; партией-орденом считать ту, в которой между организацией и ее членами доминируют связи соответствующего типа, etc. В таких границах понятия общества, общности и ордена позволяют дать классификацию политических партий и в то же время выявить пути их эволюции.
В социетарных партиях всегда превалируют интерес и воля: здесь мы почти не встретим пристрастий к общинным традициям или порядкам ордена. Буржуазные [c.180] партии XIX века могли бы служить удачным примером обществ, если бы еще через многих своих членов они не были связаны с либеральной или консервативной традицией, что все же отчасти придает им оттенок общности. Некоторые современные центристские партии носят тот же самый характер – главным стимулом членства в них выступает то осязаемое преимущество, которое обеспечивает их промежуточная позиция в политических битвах, и погоня за привилегиями. Американские партии тоже частично принадлежат к этой категории, хотя большинство симпатизантов поддерживает их в силу семейных или местных традиций; для массы же собственно активистов главным основанием выступает интерес. Этот пример наглядно показывает, что природа причастности весьма неодинакова для разных категорий. Во всяком случае, думается, вполне правомерным будет утверждать, что избиратели и члены партии связаны с ней отношениями разного типа: среди избирателей доминирует общинный тип, даже в тех партиях, члены и активисты которых связаны с ней скорее социетарным образом. К тому же следовало бы тщательно различать просто членов партии и настоящих активистов. Любая обобщенная, не учитывающая эти различия классификация будет ненадежной.
Некоторые партии более определенно связаны с общинным типом, как например, партии социалистические. Они заявляют о себе – или по крайней мере заявляли в начале XIX века – как о партиях классовых; но принадлежность к определенному социальному классу – это связь общинного характера. Поскольку принадлежность к партии классово детерминирована, партия выступает как общность. Поставив на место либерального понятия партии, основанного на идеологии или интересе, концепцию партии как политического выражения социального класса, марксизм заменил социетарную концепцию партии общинной. Наиболее полное развитие эта теория получила в некоторых странах народной демократии, где каждая партия соответствует определенному социальному классу. В СССР же, напротив, упразднение классовых противоположностей, как утверждает официальная пропаганда, привело к однопартийной системе. Однако понятие партии-общины выходит далеко за пределы понятия партии-класса. Например, в американских партиях, социальная неоднородность которых бросается в глаза, принадлежность к той или иной [c.181] партии часто объясняется обычаем, привычкой или традициями – фамильными или местными. Многие причисляют себя к республиканцам потому, что таковыми были их отцы и деды; потому что “республиканизм” составляет неотъемлемую часть фундаментальных правил семейной благовоспитанности. Южанин же демократ потому, что он – белый; потому, что его предки – мятежники времен войны между Севером и Югом; да наконец потому, что было бы попросту неприлично и некорректно вдруг взять да объявить себя республиканцем. Известны несколько вульгарные, но меткие французские выражения: “всосать республиканские убеждения с молоком матери”, быть “республиканцем со всеми потрохами”. Они отражают не что иное, как общинную привязанность к традиционной партии.
Наконец, описанному Шмаленбахом понятию ордена соответствуют партии коммунистические и фашистские. В Германии, где концепция ордена явно созвучна неким глубинным национальным инстинктам, национал-социалисты вполне определенно именно ее и проводили в жизнь. Большинство фашистских партий также следовали этому примеру. Мистика ордена – важный элемент фашистской идеологии. И, напротив, в коммунистической идеологии она на первый взгляд не имеет места; но сама партийная терминология заставляет вспомнить о термине “орден”. Да и концепции Ленина и Сталина о руководящей роли партии, объединяющей наиболее сознательные, преданные и мужественные элементы рабочего класса, ведут к тому же самому понятию. Партия требует от своих членов полной ангажированности, равнодушия к материальным благам и аскетического образа жизни; она насаждает среди них дух общинности и самоотречения (пресловутое “суровое братство”, о котором говорил А. Мальро в период своих коммунистических увлечений) – все это не что иное как типичные признаки ордена. Основанием для такого утверждения выступает и та абсолютная дисциплина, и та преданность perinde ас cadaver (лат.: душой и телом. – Прим. перев.), которой эта партия требует от своих членов, что сближает ее с самыми великими и знаменитыми религиозными орденами. Даже концепция партии как “революционной элиты”, “фермента, поднимающего массы”, “авангарда рабочего класса” точно так же восходит к понятию ордена. Достаточно сопоставить черты коммунистической партии с основными характеристиками, служащими [c.182] для описания ордена, чтобы констатировать их полное тождество.
Ценность различения понятий “общество”, “общность”, “орден” не исчерпывается тем, что оно позволяет дать классификацию политических партий исходя из природы свойственных им связей солидарности. Благодаря ему можно проследить интересную эволюцию. На первом этапе развития партий социетарный тип сменяется общинным. В XIX веке, когда партии только складывались, они необходимо приобретали форму общества: они по определению не могли возникнуть как естественные, спонтанные, самопроизвольные ассоциации, поскольку именно подстегиваемая обстоятельствами человеческая инициатива тогда только что создала их, и первые желающие туда войти просто обязаны были осуществить акт свободной воли. В буржуазных демократиях, основанных на цензовом избирательном праве, в условиях которого эти партии функционировали на первом этапе своей истории, они явно базировались на материальных и идеологических интересах, причем вторые довольно часто служили прикрытием первых. Верность партии почти не имела смысла: партию меняли, когда менялись интересы, если только она сама не изменяла идеологию и тактику. В консервативных и либеральных партиях Европы четко прослеживается ряд полных переворотов в воззрениях на свободу торговли, аграрную политику, социальное законодательство, etc. Так же четко прослеживается и переход политических деятелей из одной партии в другую, что выглядело совершенно естественным. Два фактора, по-видимому, превратили систему социетарных партий в систему партий-общностей. Во-первых, это старение буржуазных партий, что создало определенные традиции. Для отцов-основателей партия была обществом; для сыновей, получивших партийную принадлежность в качестве семейного наследства, она приобретала уже черты общности. И эти черты только усиливались от поколения к поколению с помощью того хорошо известного механизма, посредством которого происходит переход от узурпации в легитимные монархии: таков же и универсальный естественный закон постепенного превращения сообществ в общности. Сегодняшнее новшество завтра обращается в привычку; нынешнее сообщество порождает будущую общину. Что касается партий, такая эволюция была ускорена вторжением [c.183] в политическую жизнь пролетариата в форме партии-класса: с момента своего возникновения социалистические партии действительно приняли характер партий-общин, ибо они базировались на одном социальном классе, и всячески его превозносили, тем самым усиливая данную общность. Следствием этого стало осознание старыми партиями своего собственного классового характера, что в свою очередь естественно предполагало их общинную метаморфозу. Таким образом, возникновение марксизма и социалистических партий и старение партий буржуазных в совокупности своей превратили последние из партий-обществ в партии-общности.
И, наконец, закат традиционных религий и постепенное погружение политических доктрин в ту сферу, где прежде безраздельно господствовала религия (что выше уже было описано), также имели тенденцию направлять эволюцию структуры партий в сторону ордена. Вернемся теперь непосредственно к анализу факторов, которые породили тоталитарные партии, так как полное тождество природы ордена и тоталитаризма уже было нами отмечено. Итак, вторая фаза развития тоталитарных партий состоит в переходе их от общности к ордену. Но данная фаза выглядит менее четкой и универсальной, нежели предшествующая: тоталитарные партии типа ордена все еще остаются исключением в общей массе политических партий. К тому же внутри этих партий-орденов вырисовывается определенная эволюция. Прежде всего можно было бы отметить некоторую подвижку от ордена-общества к ордену-общности, заметную в правящих партиях (орден рассматривается в данном случае исключительно как модальность, присущая и обществу, и общности, а не в качестве особой и противостоящей им социологической категории: см. выше, с. 76). До взятия власти партия национал-социалистов была орденом-обществом; но для молодого, с детства отобранного и воспитанного в Гитлерюгенде наци она скорее представляет собой орден-общность. Отметим, что правящие тоталитарные партии имеют тенденцию закрывать непосредственный доступ в свои ряды, чтобы обеспечить себе пополнение из “молодой поросли”, выделяемой обычно в особую структуру.
Но не свойственна ли партиям-орденам тенденция эволюционировать к чисто
общинному типу, постепенно освобождаясь от своей тоталитарной природы,
присущего им энтузиазма, экстремизма и внутреннего [c.184]
напряжения? В начале XIX века первые социалистические партии имели над своими
членами власть, весьма напоминавшую власть религиозного ордена; но затем они
подверглись того рода деградации, который Шмаленбах как раз и считал
естественным законом ордена. Можно не сомневаться, что коммунистическим и
фашистским партиям тоже этого не миновать – если только им позволят
следовать их естественным путем. Но сама структура этих партий и усилия их
вождей обнаруживают явную тенденцию противодействовать подобной либерализации.
Механизмы самооочищений и чисток, отлучении и расколов наряду с регулярным
омоложением кадров и формированием все более продвинутых новых вождей вкупе со
все более изощренным воздействием на членов партии (через ячейки и милицию) как
раз и имеют своей главной целью предотвратить утрату партией структуры ордена.
Систематическая борьба против “деградации энергии” обнаруживается во всех
социальных группах. Пройденная дистанция пока недостаточно велика, чтобы можно
было судить о том, насколько это противодействие успешно. Однако эволюция
коммунистических партий вот уже в течение двадцати лет не обнаруживает ни
малейшего ослабления ни тоталитарной их природы, ни характера ордена; напротив,
они, по-видимому, даже усиливаются – особенно это свойственно правящим партиям
в условиях однопартийности (СССР). Так же обстоит дело и в тех партиях, которые
действуют в рамках демократического плюрализма. И представляется весьма
маловероятным, чтобы в обозримом историческом будущем путем простой внутренней
эволюции они смогли бы превратиться из ордена в общность. [c.185]